Франклин Делано Рузвельт

Франклин Делано Рузвельт

Франклин Д. Рузвельт (1882 - 1945)

Франклин Делано Рузвельт (Franklin Delano Roosevelt) - 32-й президент США - родился 30 января 1882 года в Гайд Парке (штат Нью-Йорк), умер 12 апреля 1945 года в Уорм-Спрингс (штат Джорджия). Президент США с 4 марта 1933-го по 12 апреля 1945 года.

Франклин Делано Рузвельт является самым выдающим­ся, мощным и результативным политиком США в XX ве­ке. Он был президентом военного времени. Самый тяже­лый экономический кризис с начала промышленной революции и до сегодняшних дней, самая крупная война мировой истории дали ему двойной шанс для историчес­кого величия.

В свое время современники не только безгранично уважали его, но и резко критиковали и даже ненавидели, в свете же дистанции его вес возрастает по трем причинам: во-первых, с редким единодушием историки и политологи разделяют точку зрения, что «Ф.Д.Р.» является основателем современного американского ин­ститута президентов.

 

Во-вторых: начиная с пребывания его на посту президента интервенционное государство и смешанная экономика, в которые феде­ральное правительство в Вашингтоне вмешивается регу­лируя, поправляя, планируя и управляя, принадлежат к повседневной жизни американцев. В-третьих: во внеш­ней политике он с несгибаемой волей принял раньше, чем большинство американцев, вызов немецкого нацио­нал-социализма, японского империализма и итальянско­го фашизма. Когда в 1940 - 1941 гг. на карту было по­ставлено будущее западной цивилизации, он был последней надеждой демократов и прямой альтернати­вой Гитлеру. Благодаря необычному сочетанию сознания силы и призвания, крепости нервов и тактических тон­костей он воспрепятствовал тому, чтобы США изолиро­вались в Западном полушарии. Рузвельт был великим победителем второй мировой войны, и когда он умер, США стали новой супердержавой мира.

Его планы послевоенного порядка потерпели крах. Ни Объединенные Нации, ни кооперация с Советским Союзом, ни сотрудничество четырех «полицейских мира»: США, Советского Союза, Великобритании и Китая не стали определяющими факторами послевоенной полити­ки. Также и неделимый, либерально-капиталистический мировой рынок остался иллюзией.

Франклин Делано Рузвельт родился на солнечной стороне общества. Дом, где он родился, находился в Гайд-Парке, это было просторное поместье на реке Гудзон между Нью-Йорком, и Олбани. Франклин был единственным ребенком от второго брака его тогда 54-летнего отца Джеймса Рузвельта с Сарой, которая была на 26 лет моложе мужа и принесла прида­ное в один миллион долларов. Отец вел размеренную жизнь сельского дворянина из лучших новоанглийских семей голландского происхождения. Он был одновре­менно фермером, коммерсантом и светским человеком, который так же любил оперу и театр, как и регулярные поездки в Европу. Хотя состояние Рузвельтов не шло в сравнение с новобогатыми Вандербильтами и Рокфелле­рами, их общественное положение среди ведущих семей Новой Англии было неуязвимо.

Джеймс и Сара дали своему единственному и люби­мому сыну соответствующее положению, бережное и од­новременно богатое событиями и идеями воспитание. Естественная надежность, которую излучали родители и родительский дом, перешла на восприятие жизни сына и заложила основу его непоколебимой уверенности в себе и мире.

Эта уверенность в себе и чрезвычайная самодисципли­на помогли ему, когда он в 1921 году тяжело заболел полиомиелитом. Несмотря на то, что Рузвельт с большой энергией пытался в течение многих лет победить болезнь, он остался парализованным и привязанным к ин­валидной коляске. Без помощи стальных шин весом в десять фунтов он не мог стоять, только на костылях медленно и понемножку передвигался. Как бы внутрен­не он ни роптал на судьбу, внешне надевал безукориз­ненную маску, полную надежд и уверенности. Он запре­тил себе всякую мысль о разочарованности и жалости к себе, а своему окружению - любой сентиментальный жест.

Болезнь изменила также и его жену – Элеонор, а также харак­тер их брака. Рузвельт женился на Элеонор Рузвельт, дальней родственнице пятой степени родства из долины Гудзона и племяннице президента Теодора Рузвельта, в 1905 году. Первый ребенок, дочь, родилась в 1906 году, в последующие 10 лет родилось еще 5 сыновей, один из которых умер в возрасте 8 месяцев. Из первоначально робкой на публике и скромной домохозяйки и матери, шаг за шагом сформировалась «Элеонор», женщина, ко­торой, возможно, больше всех восхищались в Соединен­ных Штатах в 30-е и 40-е годы. Наряду с ее многосторонней социально-политической деятельностью, ее неутомимым выступлением за равноправие женщин и профсоюзное движение, вообще за угнетенных, унижен­ных и бедных в американском обществе, наряду с ее деятельностью в качестве учительницы, автора передо­вых статей, оратора и организатора она, особенно с 1922 по 1928 гг., стала заместителем Рузвельта и контакт­ным лицом с демократической партией. Брак превратил­ся в политическое рабочее содружество, в котором руководимая христианско-социальными убеждениями Элеонор воплощала «левую совесть» Рузвельта и в котором с течением лет возрастал ее собственный авторитет, но она по убеждению всегда признавала политическое первенст­во своего мужа. Для Элеонор эта смена роли означала одновременно бегство от внутреннего одиночества. Пото­му что роман Рузвельта в первую мировую войну с Люси Мерсер, привлекательной секретаршей Элеонор, вызвала трещину в их браке, никогда более не склеен­ную. С вступлением на пост президента в 1933 году Эле­онор была вынуждена оставить надежду на то, что ее муж выделит для нее место в своей жизни, которого она так желала: место равноправной доверенной и партнер­ши, разделявшей самые глубокие надежды и разочаро­вания. Блистательный, остроумный и очаровательный Рузвельт, который еще до своего президентства как маг­нит притягивал мужчин и женщин, использовал их для своих политических амбиций и ожидал от них абсолют­ной лояльности, никому не открывая своих сокровенных чувств, даже своей жене.

После посещения одной из самых изысканных част­ных школ страны в Гротоне Рузвельт с 1900 по 1904 гг.  учился в колледже Гарварда, а потом с 1904 по 1907 гг. был студентом правоведения в университете Колумбии.

Он отказался от академического завершения учебы, сдал экзамен нью-йоркской палате адвокатов и поступил на службу в знаменитую нью-йоркскую адвокатскую контору в качестве умеренно оплачиваемого стажера. Так как он не испытывал никакой тяги вникать в детали экономического права и права картелей и уже имел фи­нансовое обеспечение и социальное признание, то един­ственным объектом его ярко выраженного честолюбия стала политика. К тому же был еще пример Теодора Рузвельта, которого Франклин и Элеонор много раз посещали в Белом доме. Без всякой иронии в ходе бе­седы Рузвельт разработал четкий график движения на­верх: в благоприятный для демократической партии год выборов он хотел попытаться стать депутатом парламен­та в штате Нью-Йорк, потом его карьера должна следо­вать по пути Теодора Рузвельта: государственный секре­тарь в министерстве военно-морского флота, губернатор штата Нью-Йорк, президент.

По этому образцу его карьера и развивалась. В нояб­ре 1910 года он стал секретарем штата Нью-Йорк, в парламенте которого связал свою судьбу с «прогрессив­ными» демократами. В марте 1913 года был назначен государственным секретарем министерства военно-мор­ского флота, должность, обязанности которой он с вос­торгом исполнял семь лет. В 1920 году демократическая партия назначила его даже кандидатом на пост вице-президента. Год спустя после поражения демократов на президентских выборах и после его заболевания полио­миелитом он связал надежду на окончательное выздо­ровление с планом возвращения в политику. В 1928 и 1930 гг. Рузвельт стал губернатором штата Нью-Йорк, 8 ноября 1932 года после ожесточенной предвыборной борьбы против находящегося в должности президента Герберта Гувера он был избран президентом США.

«Эта предвыборная борьба больше, чем борьба между двумя мужчинами. Это больше, чем борьба между двумя партиями. Это борьба между двумя точками зрения на цель и задачи правительства». Это предвыборное выска­зывание президента Гувера могло бы слово в слово при­надлежать Рузвельту, так как по смыслу он утверждал то же самое в ходе своей предвыборной борьбы. В страст­ной полемике о причинах и о преодолении экономиче­ского кризиса, с которым явно не справилось правитель­ство Гувера, вопрос о том, имеет ли федеральное правительство во главе с президентом право и обязан­ность, и в какой степени, вмешиваться для регулирова­ния и наведения порядка в экономику США с целью устранения кризиса и нужды, являлся решающей проти­воположностью между обоими кандидатами. Вопрос ка­сался ядра американского самопонимания. Глубокий и пожизненный антагонизм между Рузвельтом и Гувером основывался на их несовместимых взглядах, на функцию правительства.

В то время как Гувер взывал к классическим амери­канским добродетелям индивидуализма и добровольнос­ти, а также предостерегал от тиранства государства, Рузвельт агитировал за самую радикальную государственно-ин­тервенционистскую программу планирования, которая до тех пор еще не формулировалась в мирное время кандидатом в президенты. Уже весной 1930 года он на­писал: «Для меня не подлежит сомнению то, что страна должна быть довольно радикальной, по крайней мере, для одного поколения. История учит, что нации, у кото­рых это время от времени происходит, избавлены от революций». Он понимал себя как хранителя и новато­ра, как сторонника традиций и прогресса одновременно. Никогда не собирался подвергать сомнению такие осно­вы американской системы, как частная собственность, мотивация прибыли, региональное и функциональное разделение власти, свобода прессы и свобода вероиспове­дания. Несмотря на резкие выпады против корыстолюб­цев на вершине социальной пирамиды, он не был идео­логом классовой борьбы. Это бы глубоко противоречило его основному убеждению, что президент является за­щитником общественных интересов. Он, конечно, не был марксистом или социалистом, как утверждал Гувер на заключительной фазе предвыборной борьбы. Так же мало хотел быть классифицированным как капиталист. На вопрос о его политических убеждениях мог с обезоружи­вающей простотой сказать, что он христианин и демо­крат. Но если американская система не может сделать то, что по мнению Рузвельта она должна делать, а именно, служить общему благу и обеспечить каждого американца приличным пропитанием, то тогда должно вмешиваться правительство. Этого требуют здравый смысл и человеческая порядочность. Глубоко неамериканская правительственная философия Гувера распространяет только сомнения, безнадежность и страх среди миллио­нов людей, которые без денег, власти и социального статуса прозябают у фундамента социальной пирамиды. Рузвельт же обещал в предвыборной борьбе «новый курс» и подразумевал под этим понятием из лексикона игроков в карты, что США стоят перед новым началом.

Тяжесть кризиса и убеждения Рузвельта привели к тому, что произошел количественный и качественный ска­чок в значении института президентов. В более широком масштабе, чем даже при Теодоре Рузвельте и Вудро Вильсоне, Белый дом стал энергетическим центром всей американской правительственной системы, источником новых идей, движущей силой торговли, двигателем со­циального преобразования и тем самым, по представле­нию Рузвельта, воплощением всеобщего блага. Для мас­сы американского населения федеральное правительство и президент в первый раз стали узнаваемой составной частью их повседневной жизни, центром их ожиданий и надежд.

Образование современного американского института президентов объясняется тем, что Рузвельт последова­тельно вывел всю страну из мирового экономического кризиса и из величайшей в истории войны. В определен­ном смысле США постоянно воевали эти двенадцать лет, сначала с экономической нуждой, потом с внешними врагами. Двойное чрезвычайное положение стало часом исполнительной власти. Примечательно, что при преодо­лении экономического бедственного положения метафора «война» играла первостепенную роль.

«Рузвельт вел дело» до границ возможного, которые американская конституционная система устанавливает даже сильному президенту. Он был артист в политике власти. Как ни один президент до него, он вырвал у Конгресса законодательную инициативу и в этом смысле расширил законодательную функцию института прези­дентов. Рузвельт побил все рекорды использования влас­ти вето, в общей сложности он наложил вето 635 раз. Он обхаживал и уговаривал решающих депутатов и сенато­ров в личных разговорах, использовал возможность долж­ностного покровительства и, если было необходимо, ока­зывал давление на Конгресс с помощью общественного мнения. Рузвельт сконцентрировал ожидания обществен­ности на институте президентов, потому что имел оба средства массовой информации того времени, прессу и радио, несравненным образом использовать как инстру­менты своей политики. Рузвельт был первым президен­том средств информации. Он господствовал в крупных газетных заголовках, не в последнюю очередь вследст­вие своей суверенной политики «открытых дверей» по отношению к работающим в Вашингтоне журналистам. Из года в год, парализованный ниже пояса, президент собирал дважды в неделю вокруг своего письменного стола до 200 журналистов. Они могли задать ему любой вопрос без предварительной письменной заявки. Эти кон­ференции были шедеврами умения обходиться со свобод­ной прессой. По значимости их сравнивали с часом во­просов и ответов в британской палате общин. Тайна успеха его непринужденных бесед у камина (fire-side chats) по радио, которые завоевали миллионную публику, заклю­чалась в том, что этот диалог с народом не был для Рузвельта манипуляционной уловкой, а касался сути его понимания демократии.

Смещение центра тяжести политики на исполнитель­ную власть, проявлялось также на кадровом и институ­ционном уровнях. Особенно между 1933 и 1935 гг., а потом снова с 1939 года все новые учреждения, ведомства, комитеты, комиссии вырастали как грибы, находились в постоянном преобразовании, роспуске и реорганизации, нередко пересекались и могли довести до отчаяния приверженцев четко разграниченных компетенций и упоря­доченного пути по инстанциям. Во время пребывания Рузвельта на посту президента удвоился и даже утроил­ся персонал исполнительных органов: в 1933 году в фе­деральном правительстве было занято ровно 600 000 человек, а в 1939 году, перед началом европейской войны, около 920 000 человек. Когда японцы напали на Перл-Харбор, число увеличилось до, более чем, 1,5 миллиона, чтобы потом в результате войны еще раз резко возрасти. Ни при одном из его последователей число не опуска­лось ниже 2 миллионов.

Наконец, реорганизация и кадровое расширение служ­бы президента сами предположительно принадлежали к имеющим большие последствия воздействиям мирового экономического кризиса на политическую систему США. После 1933 года, Рузвельт увидел, что его бюро институционно не справляется с огромными задачами и требованиями. Он назначил комитет, знаменитый коми­тет Браунлоу. Этот комитет в 1937 году пришел к выво­ду: «Президенту нужна помощь». Он предложил создание исполнительной службы президента, под крышей которого и служба Белого дома должна быть укомплек­тована компетентными, энергичными сотрудниками, ко­торые должны отличаться только одним: «страстью к анонимности». После ожесточенного политического пе­ретягивания каната Конгресс в 1939 году издал закон о реорганизации института президента, который Рузвельт претворил в жизнь президентским распоряжением № 8248.

Благодаря этому, президент получил самостоятельную бюрократию, которая дала ему возможность конкуриро­вать с также значительно возросшим бюрократическим аппаратом Конгресса. Одновременно эта реформа таила в себе возможность злоупотребления, искушение собрать в Белом доме силовую элиту, недостаточно контролируе­мую Конгрессом и общественностью, и основать, таким образом, «имперское президентство».

Постоянные новообразования и перекрещивание ин­станций принесли Рузвельту славу плохого администра­тора. И до известной степени это правильно, но в этом процессе таился метод. Рузвельт делал ставку на спон­танность, мощную инициативу, импровизацию, желание экспериментировать, конкуренцию и соперничество как движущую силу «нового курса», а позже и военной экономики. Расщепление власти ниже уровня президен­та соответствовало технике «разделяй и властвуй», ко­торой он виртуозно владел.

Он сохранял свою свободу принятия решений и по­следнюю ответственность только благодаря тому, что в деловом, кадровом и институционном отношении остав­лял открытыми альтернативы, всегда использовал много информационных каналов, никому не предоставлял мо­нополии на доступ к президенту и принуждал спорящих министров и советников, ко все новым компромиссам. За вполне оправданными жалобами политиков из окруже­ния Рузвельта на его неортодоксальные и непредсказуе­мые обычаи получения информации и принятия решений, часто скрывалось также уязвленное тщеславие.

Преобразование института президентов и усиление вашингтонской бюрократии были одновременно предпо­сылкой и следствием государственно-интервенционист­ской политики «нового курса», цели, сферы, и противо­речия которой в грубых чертах проявились уже в предвыборной борьбе. Рузвельт обещал краткосрочную помощь в кризисе, оздоровление экономики и долгосрочные реформы, ко­торые должны были сделать невозможным повторение беспримерной катастрофы. Законодательство «нового кур­са» отражало эти цели в различных смесях, нередко пытались одним мероприятием одновременно осуществить две, а то и три цели.

Рузвельт вступил на национальную сцену 4 марта 1933 года как исцелитель и покинул ее только после трехкратного переизбрания в 1936, 1940 и 1944 гг. вместе со своей смертью 12 апреля 1945 года. Даже не принимая во внимание ставшие знаменитыми 100 первых дней его президентства, в которые Вашингтон чуть не взорвался от активности и Конгресс большинство законопроектов одобрил в рекордном темпе, Рузвельту, несмотря на некоторые неудачи, вопреки растущей оппозиции слева и справа, почти всегда принадлежала инициатива.

Когда Рузвельт вступил на пост президента, США находились в небывалом кризисе. В феврале 1933 года всему банков­скому делу грозил крах, и было несколько случаев го­лодной смерти в стране, страдающей от избытка продук­тов питания. Одной из областей, куда сразу после вступления на пост вмешалось правительство Рузвельта, объявив четырехдневные «банковские каникулы», была система денежного и кредитного обращения США. Все мероприятия в этой области служили трем целям: ради­кальная реформа довольно хаотического банковского дола, надзор и контроль торговли денными бумагами и, что особенно важно было на начальной фазе, создание законных основ для инфляционной политики государст­ва, чтобы преодолеть дефляцию посредством новой де­нежной эмиссии.

Наряду с открытием банков, Рузвельт, если он хотел вернуть доверие населения к правительству, должен был срочно приступить к неотложной социальной проблеме - огромной безработице. Нельзя было ждать, пока ре­форма законодательства принесет ожидаемые экономи­ческие плоды. Средствами временного улучшения были прямые выплаты пособий социального обеспечения союза отдельным штатам и общинам, но прежде всего, широкая государственная программа трудоустройства, которая началась в марте 1933 года как временная вынужденная мера и закончилась, вопреки первоначальным планам, только с вступлением США во вторую мировую войну.

Как бы запутана ни была внешняя картина сменяющих и дополняющих друг друга программ и организаций, как бы ни соперничали друг с другом интенсифицирую­щие капитал и труд проекты, основная идея Рузвельта была проста: он хотел убрать с улицы тех трудоспособ­ных безработных, которые не нашли рабочего места в частном хозяйстве, уберечь их от обнищания и отчаяния и вернуть чувство самоценности посредством увереннос­ти, что они заработают свое пропитание, сознательно трудясь для общего блага. Если прибавить к этому чле­нов семьи, то 25 - 30 миллионов человек получат пользу от, хотя и скромных, зарплат за государственную рабо­ту. Администрация под руководством доверенного лица Рузвельта Гарри Хопкинса построила 122 000 обществен­ных зданий, 664 000 миль новых дорог, 77 000 мостов и 285 аэропортов. Работу получили даже учителя, худож­ники и писатели, чем Рузвельт завоевал формирующую общественное мнение прослойку для «нового курса».

К самым глубоким вмешательствам государства в ры­ночную экономику относятся вспомогательные меропри­ятия в сельском хозяйстве, которое бесспорно являлось наиболее пострадавшей отраслью экономики. Опираясь на срочно изданные Конгрессом законы, правительство Рузвельта предприняло широкую попытку регулировать производство и цену. Проклятие перепроизводства под­талкивало также к вмешательству в промышленный сек­тор. С федеральным законом о восстановлении промыш­ленности связывалась надежда посредством своего рода кооперативной саморегуляции под нестрогим надзором и при содействии правительства заменить «разрушающую конкуренцию» «честной конкуренцией». Правительст­во, предприниматели и рабочий класс должны были до­бровольно сотрудничать, чтобы стабилизировать произ­водство, цены и зарплаты.

Рабочий класс в этой концентрированной акции впер­вые в истории США получил как вознаграждение право свободной, стоящей над предприятием организации и право вести коллективные переговоры по тарифам. Далее были согласованы максимальный рабочий день и самые низкие зарплаты, полностью был запрещен труд детей до 16 лет.

Решающий шаг союза на пути к социальному госу­дарству был отмечен законом о социальном обеспечении 1935 года, который ввел страхование безработных и пен­сию по старости. Но начала социального обеспечения были чрезвычайно скромными. Почти половина амери­канцев была еще лишена возможности пользоваться и без того незначительными выплатами. Не было введено стра­хование на случай болезни. Законодательство «нового курса», однако, и сегодня еще определяет двойную струк­туру федерально-государственной социальной полити­ки. Оба основных принципа социального государства, финансированное за счет взносов социальное страхова­ние и финансируемая из налогов социальная помощь или социальное обеспечение уходят корнями в 30-е годы.

До сих пор является спорным вопрос, насколько успе­шен был «новый курс». Правда, что «новый курс» смог смягчить, но не устранить безработицу и нужду, а соци­ально-политические законы не пошли дальше скромных начал. Только война принесла полную занятость и поби­вающее все рекорды производство. Неорганизованные группы населения и социально деклассированные мень­шинства, а также черные, остались на краю «нового курса», неодинаковая структура возможностей и дохода изменилась незначительно, монополии и концерны поте­ряли во влиянии, но не в размере. Никто не знал границ «нового курса» лучше, чем сам Рузвельт, ведь он на свой второй срок провозгласил борьбу против нищеты низшей трети нации. То, чего он не достиг, зависело не от него, а от непреодолимых барьеров, которые политико-экономи­ческая система США ставила даже перед сильными пре­зидентами. Его оба тяжелых внутриполитических пора­жения, попытка реорганизации Верховного суда, который оказывал сопротивление централизующим тенденциям «нового курса», и исключение консервативной оппози­ции в собственной партии после выдающейся победы на выборах 1936 года являются яркими тому примерами. Обе попытки, которые, по мнению Рузвельта, должны были обеспечить и продвинуть вперед «новый курс», не удались, потому что он переоценил возможности и власть президента.

Решающим было то, что Рузвельт дал новую надежду упавшей духом, неуверенной в себе и не имеющей на­правления нации. Единственное, чего должна была бо­яться нация, как он провозгласил при введении в долж­ность, так это самого страха.

Взаимозависимость, понимаемая как взаимная зави­симость всех слоев американского народа, была центральным понятием внутриполитического мышления, вза­имозависимость, понимаемая как взаимная зависимость всех государств мира, была центральным понятием внеш­неполитического мышления Рузвельта. США не должны изолировать себя от остального мира, потому что буду­щая безопасность и общее благо страны неразрывно свя­заны с судьбой Европы и Азии. Правда, чтобы быть избранным и не потерять внутриполитическую поддержку для «нового курса», Рузвельт был вынужден в 30-е годы пойти на уступки преобладающему изоляционистскому настроению в США, которое при любых обстоятельствах хотело уберечь Америку от новой войны в Европе и Азии. Но, ограничение изоляции национальны­ми интересами в Западном полушарии и половиной Ти­хого океана он не разделял никогда. Его интернациона­листическое миропонимание привело его в силу экспансивной внешней политики Германии, Италии и Японии в 1941 году к дилемме, от которой он освободил­ся только благодаря нападению японцев на Перл-Харбор и объявлению Гитлером войны США.

В 30-с года в США росло опасение, что возможно, предполагаемый «троянский конь» - НСРПГ в США, «Союз друзей новой Германии», будет угрожать внут­ренней безопасности США. Одновременно росло опасе­ние, что внешняя политика «Третьего рейха» представ­ляет угрозу для мира на земле. Это двойное опасение привело не к превентивной интервенционистской поли­тике в Европе, а напротив, к усилению изоляционис­тского настроения американского народа ввиду этих сиг­налов опасности еще решительнее изолироваться от Европы. Традиционные внешнеполитические рецепты, предполагаемые выводы из неудавшегося - «крестового похода» 1917 - 1918 гг. и узкое понимание националь­ных интересов США, были важнейшими детерминантами американской внешней политики до начала европейской войны в 1939 году. То, чего Гитлер в 1940 году напрасно пытался добиться Пактом трех держав, нападением на Советский Союз в 1941 году и союзничеством с Японией, а именно, держать Америку подальше от Европы и от­пугнуть назад в Западное полушарие, американский Кон­гресс сделал сам, издав закон о нейтралитете. Междуна­родно-политическая ситуация стала развиваться в обратном направлении. В то время, как в Европе и Азии возрастали агрессия и экспансия, Конгресс законами о нейтралитете от 1935 и 1937 гг. пополнял реестр внеш­неполитических мероприятий, запрещенных для прави­тельства Рузвельта на период войны и кризиса. На уров­не официальной внешней политики, поддерживаемой Конгрессом, законодательством и общественным мнени­ем, Рузвельт был в начале европейской войны в 1939 году невооруженным пророком, бесконечно малой величиной, и как к таковому к нему соответственно относился Гитлер.

Рузвельт слишком хорошо знал, что завоюет себе сво­боду действий и возможность действия в мировой поли­тике в той степени, насколько ему удастся изменить «ощу­щение угрозы», представления американского народа о потенциале угрозы национал-социалистической Германии и для Соединенных Штатов. Он должен был объяснить и продемонстрировать американскому народу, что ограничение национальных интересов Западным полушари­ем, изоляция себя в крепости «Америка» и предоставле­ние событий в Евразии их собственному течению является для CШA опасной иллюзией. Готовность - промышлен­ная, экономическая к психологическая подготовка к возможной войне - была до 1941 года превалирующей целью его внешней политики. В этом смысле внешняя политика в значительной степени была и внутренней. Методически и в институционном смысле Рузвельт действовал чрезвычайно искусно. Чтобы не попасть под подозрение в распространении своего мировоззрения с помощью правительственной пропаганды, что только уси­лило бы обвинение ненавистников Рузвельта в желании сделать себя «диктатором Америки», он сделал ставку, как и в годы «нового курса», на неформальную, однако чрезвычайно эффективную стратегию. В Белом доме, в многочисленных министерствах и учреждениях были со­зданы так называемые «информационные отделы», ко­торые якобы имели лишь одну цель - информировать американский народ о международном положении. Пос­ле случая с Францией в 1940 году с правительством ско­оперировались Голливуд, большое количество студий до­кументальных фильмов и хроник, радиостанции, газеты и журналы, чтобы заставить изоляционистов и нон-интервенционистов перейти к обороне. В этой воспитатель­ной кампании Рузвельт разработал свое интернациона­листическое видение мира, основные взгляды на будущую роль США в мире. И на этом фундаментальном уровне Рузвельт был чрезвычайно постоянен, он не был ни уте­шителем, ни жонглером, ни оппортунистом, ни аферис­том, который, обещая не вступать в войну, лишь затяги­вал в нее США, - все это было только на тактическом уровне. Во внутриполитическом конфликте с изоляцио­нистами он развернул диалектику глобализма США в его обоих компонентах: предостережение от мирового господства врага и глобальное определение националь­ных интересов США, а именно, в отношении содержания и радиуса действия национального интереса.

Он разделял точку зрения Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и морского стратега Альфреда Тайера Мэхена, что равновесие сил на Европейском континенте является жизненным интересом для США. Вместе с Вудро Вильсоном он верил в идеал «такого мира», в котором самоопределение нации и принципы коллективной безопасности должны гарантировать мир. Со своим ми­нистром иностранных дел Корделлом Халлом он разде­лял убеждения, что только свободная мировая экономи­ка может производить товары и услуги, которые необходимы, чтобы надолго сохранять мир во всем мире. Гитлер и «Третий рейх» явно угрожали всему одновре­менно: равновесию сил в Европе, миру во всем мире и свободной мировой экономике. Поэтому Рузвельт сфор­мировал свои предостережения, свой глобализм как трой­ное предупреждение будущего.

С каждым военным успехом агрессоров в Европе и в Азии, по мнению президента и его сторонников, прибли­жалось будущее, осуществление которого означало бы катастрофу для американской экономики: победа Гитле­ра и Муссолини в Европе, Японии на Дальнем Востоке принудят оба региона к системе почти независимого от импорта планового хозяйства, что означало бы конец либерального, неделимого мирового рынка и серьезную угрозу американской экономической и социальной систе­ме. Если США и их союзники потеряют контроль над мировым океаном, по Рузвельту, то он может быть ис­пользован державами «оси» для нападения на Западное полушарие. Но контроль морей не может осуществляться только флотом США, он возможен лишь в том случае, если в Европе и Азии не будут господствовать державы «оси» и можно будет располагать судостроительными мощностями двух континентов. Францию, Британскую империю и Китай, а с середины 1941 года и Советский Союз нужно поддерживать, потому что они косвенно защищают и США.

Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль на Тегеранской Конференции

Иосиф Сталин, Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль на Тегеранской Конференции

 

К тому же приближающаяся война имела для Рузвельта еще до массового уничтожения моральный масштаб. Она была для него крестовым походом на защиту свободы от агрессоров и диктаторов. Почти навязчиво повторяя, Рузвельт постоянно объяснял: право народов на свободное самоопределение и долг государств подчи­няться в международной политике принципам международного права неразделимы. Насилие и агрессия как средство изменения status quo являются незаконными. Еще до 1941 года он толковал войну как эпохальную борьбу за будущий образ мира между агрессорами и мирными нациями, между либеральной демократией и варварством, между гражданами и преступниками, меж­ду добром и злом. Для Рузвельта не могло быть никако­го мира с агрессорами. Самой худшей возможностью, с его точки зрения, был «супер-Мюнхен» в Европе и Азии, который развязал бы руки Гитлеру для его расовой им­перии в Европе, а японцам для их империи в Восточной Азии. В то время как он с учетом общественного мнения и Конгресса до осени 1941 года придерживался фикции, что меры помощи, оказываемые США своим союзникам, должны уберечь саму страну от войны, Рузвельт еще до Перл-Харбора знал, что США должны вступить в нее. Однако утверждение, что он был заранее информирован о нападении японцев на тихоокеанский флот и сознательно не предпринял никаких мер, относится к области легенд.

С вступлением США в войну перед 61-летним Руз­вельтом встали задачи, которые подтачивали его силы так, что с 1944 года каждому было видно физическое разрушение. К тому же, относились еще переход на воен­ную экономику, военные и союзно-политические пробле­мы «большой коалиции» против держав «оси» и Японии, новая дипломатия конференций в войне, самоотвержен­но выполняемая Рузвельтом роль главнокомандующего всеми американскими вооруженными силами. С 1943 года проблемы отношений с вражескими государствами после ожидаемой победы, которые он долго пытался отклады­вать и, наконец, большой вопрос, как после этой второй мировой войны создать длительный мирный порядок. Все эти задачи Рузвельт вынужден был решать, постоян­но оправдываясь перед обществом, которое президенту не предоставило свободу действий даже в войне, но при этом оставило существовать институты критики. Общес­твенное мнение, Конгресс, партийно-политические проти­воречия между демократами и республиканцами, наконец, выборы президента 1944 года остались и во время войны, факторами, которые Рузвельт должен был учитывать в слове и деле. В этом отношении он был зависимее, чем Уинстон Черчилль, не говоря уже о Сталине и Гитлере.

Франклин Рузвельт подписывает декларацию об объявлении войны Германии

Франклин Рузвельт подписывает декларацию об объявлении войны Германии

 

Наряду с многообразием проблем проявлялись еще их глобальные масштабы. Во время войны с большей силой действовало то, что Рузвельт сформировал еще в 1941 году: задачи американской внешней политики так огромны и переплетены друг с другом, что каждая попытка только представить их принуждает его думать о двух континен­тах и семи морях, В мировой войне Соединенные Шта­ты, как и предсказывал Рузвельт, стали «арсеналом демократии». В 1943 и 1944 гг. страна производила 40% всех военных товаров мира. Как главные враги Германия, Япония и Италия, так и главные союзники Англия и Британская империя, Советский Союз и Китай вынуждали Рузвельта мыслить глобальными масштаба­ми. Важнейшие решения в Европе принимались с учетом Азии, и наоборот. Гитлеровская Германия была главным врагом номер один, однако, начиная с наметившегося поражения, играла менее значительную роль в планах президента на будущее.

За два дня до Перл-Харбора Рузвельт закончил бе­седу у камина полной надежд фразой: «Мы выиграем войну, и мы выиграем мир». Но во время войны для него вторая цель подчинялась первой. Внешняя полити­ка Рузвельта в войне являлась, в первую очередь, поли­тикой для ее успешного завершения. Высшая военная и политическая цели были идентичны, а именно - уничто­жение врага, хотя президент очень серьезно относился к принципам для будущего мира, которые он провозгла­сил еще в январе 1940 года в обращении к Конгрессу и уточнил в августе 1941 года на встрече с английским премьер-министром Уинстоном Черчиллем у побережья Ньюфаундленда, в Атлантической хартии. Из этого для Рузвельта следовали как основные принципы действий - обязать своих партнеров по союзу перед общественностью к исполнению этих общих принципов и воспрепятствовать тому, чтобы возможные политические конфликты по конкретным вопросам послевоенного порядка, как например, о границах и репарациях, не взорвали боль­шую англосаксонскую-советско-китайскую коалицию. В случае конфликта следовало сослаться на эти общие прин­ципы, заключить компромиссы или отложить спорные решения до победы.

Политике Рузвельта по отношению к Советскому Со­юзу, часто критикуемой после 1945 года, не было аль­тернативы. Ему нужен был Советский Союз, потому что Рузвельт должен был вести и выиграть американскую войну, т. е. с беспримерным применением техники и от­носительно незначительными жертвами, США нужны были русские солдаты, чтобы победить немецкие и япон­ские войска. За каждого американца, погибшего в вой­не, умерло 15 немцев и 53 русских. Уже в 1942 году Руз­вельт знал, «что русская армия убьет больше людей держав «осы» и уничтожит больше военной техники, чем все 25 объединенных наций вместе. Из этого выте­кал неизбежный вывод, что мощь и влияние Советского Союза после совместной победы будет несравнимо боль­ше, чем в 1939 году. Никто не мог помешать тому, чтобы победа во второй мировой войне сделала из Советского Союза евроазиатскую мировую державу, и как следст­вие, после самой убийственной войны в истории, многое будет зависеть от сотрудничества с Советским Союзом. От этой логики власти нельзя было уйти, что Рузвельт и Черчилль понимали со всей ясностью. Но в начале этой причинной цепочки стоял Гитлер.

Иллюзия Рузвельта заключалась в вере в то, что при всех признаниях потребностей Советского Союза в без­опасности можно достичь сотрудничества с Атлантичес­кой хартией на американских условиях. Он не понимал, что имперско-гегемонистская потребность Советского Со­юза в безопасности не шла в Восточной и Южной Европе так далеко, чтобы посягать на международно-правовую независимость этих государств и присоединить их к со­юзу государств СССР, что она была с самого начала нацелена на то, чтобы сломить самостоятельную волю этих государств посредством трансформации в «анти­фашистские демократии нового типа», в «народные демократии», которые по советскому мнению, пред­ставляли собой промежуточную ступень на пути к дик­татуре пролетариата.

Источники не дают ответа на вопрос, продолжал ли скептически настроенный Рузвельт в последние месяцы перед своей смертью надеяться, вопреки всем ожидани­ям, или он, учитывая общественное мнение своей страны после конференции в Ялте (4-11 февраля 1945 года), только делал вид, что верит в общность целей союзни­ков, чтобы не подвергнуть угрозе вступление США в Объединенные Нации.

Объективно, однако, сразу же после его смерти, на­ступившей вследствие кровоизлияния в мозг 12 апреля 1945 года, распалось все, что Рузвельт хотел одновре­менно осуществить: политическое сотрудничество с Со­ветским Союзом и американское видение лучшего мира. Он также не мог совместить реалистичные и идеалисти­ческие компоненты американской внешней политики, власть и воображение. Можно было бы говорить о тра­гизме, если бы эти категории глубоко не противоречили непоколебимому оптимизму и здоровой вере Рузвельта в прогресс Нового мира.

При подготовке материала использовалась статья Детлефа Юнкера "Мечтатель и государственный политик".